– Здесь живёт наш старый друг Юра Камышников, – объяснил Алик.

– Мы познакомились с Юрой, – стал пояснять Крустер, – когда у нас с Аликом ещё не было группы и мы, чтобы день проходил быстрей, играя на коленках, просто напевали песни. Почему у нас с Аликом потом в нашей группе такая сыгранность получилась? А потому что мы с ним, постоянно находясь вместе, напевая и подыгрывая себе, стуча по коленкам, репетировали.

Крустер нажал на кнопку звонка, и дверь тотчас же отворилась, будто Юра ждал нас за ней. Мы вошли в комнату, небольшую и, по иным меркам, невзрачную, зато она полностью отвечала любым претензиям настоящего меломана: высококлассный музыкальный центр, несколько стопок компактов с классикой рока, гитары в углу, тахта – всё нужное, ничего лишнего. Юра придвинул к тахте журнальный столик, на котором мы разложили нашу нехитрую снедь. Истории из прежней жизни полились рекой ещё на лестнице, и, когда был включен на запись диктофон, музыканты были уже захвачены воспоминаниями.

Первый концерт

Алик: «Здесь мы собирались, когда у нас ещё не было группы, но уже были готовы тексты и мелодии. Вокалиста и барабанщика у нас тоже ещё не было.

Крустер: «И мы сидели на квартире у Юры и думали, кого взять?»

Алик: «Уже начался 1980 год».

Крустер: «Олимпиада – это очень ответственный момент: людей пачками увозили из Москвы, а кого могли посадить – посадили».

Алик: «Очистили Москву».

Крустер: «А мы выжили! Охоту на нас тогда ещё не объявили. Тогда же я познакомился со своей будущей женой Любой, и мы до сих пор живём и радуемся!..»

Алик: «После долгих споров мы остановились на нашем старом барабанщике Сергее Шелудченко, игравшем ещё в группе „Млечный Путь”».

Крустер: «Мы его называли Шелл. Он жил на Шаболовской, а неподалеку жил его приятель Роман Амиридис, который неплохо пел и играл на гитаре (в 1987–1988 годах он играл в „СВ”. – В. М.). Мама этого Романа имела некоторое отношение к эстраде, и она видела, что мы занимаемся, репетируем, играем, хотя у нас с Аликом было одно направление, а наш новый товарищ Роман больше старался произвести впечатление на девочек.

Первый концерт «Смещения» в трамвайном депо

Но благодаря его маме, которая мечтала, чтобы её Роман стал артистом, мы поехали в Саратов, в филармонию, где нас прослушали, и директор филармонии сказал, что мы ему понравились:

– Делайте что хотите, бейтесь головами, лишь бы на вас ломился народ!

Нужно было оставаться, репетировать, искать вокалистов, но Сергей Шелудченко в тот же вечер позвонил домой, жена ему начала плакаться, что все её обижают, в итоге он схватил все свои „кадушки” и уехал».

Алик: «И нам тоже ничего не оставалось, как уехать домой».

Крустер: «Директор этот нам потом постоянно звонил, пытался выписать обратно в Саратов. Но мы уехали, и, наверное, к счастью!»

Алик: «Но по возвращении в Москву перед нами в полный рост встала проблема поиска вокалиста. Дело в том, что мы репетировали сложную музыку со сложными оборотами, и, когда что-то не получалось, я бывал очень нервным и постоянно орал на Ромика.

С Андреем-то у нас никогда не бывало проблем, так как все эти аранжировки соприкасались с нашей жизнью – какой была наша жизнь, такими были и наши аранжировки. Ведь сложность – это понятие относительное, если всё сделано логично, одно переходит в другое и у человека правильно работают мозги, то нет проблем запомнить какие-то размеры: четыре четверти, пять восьмых, три четверти. Мы играли не так, как все сейчас играют: как начали, так и закончили. Нет, мы постоянно изменяли характер, ритм и тональность импровизаций, и, когда оттуда сможем выйти, мы наперёд не знали. Конечно, у нас были какие-то потайные ходы, и мы поглядывали друг на друга: „Всё! Уходим!” – и переходили на какой-нибудь запасной ход, а потом опять на тему. Мы исполняли куплет, припев, затем уходили в разные поиски минут на пятнадцать-двадцать, где совершенно шизели, и только потом возвращались».

Крустер: «Пионеры, как говорится, несмотря на трудности и опасности, вовремя пришли к обеду…»

Алик: «Андрей, конечно, пел, но не так, как было нужно на самом деле, потому что в песнях есть какие-то места, где надо показать голос…»

Крустер: «Вообще это очень трудно: одновременно петь и играть, особенно ту музыку, где у нас было невозможное число ходов».

Алик: «И мы начали просматривать вокалистов и снова никого не нашли».

Крустер: «А просто вокалисты в то время пытались быть или Яном Гилланом, или Робертом Плантом…»

Алик: «Однажды я ездил на базу к группе „Волшебные Сумерки”, где пел Артур Беркут, а Володя Холстинин играл на гитаре. Я подошёл к Артуру и говорю:

– Ты клёво поёшь. Давай будем вместе работать!

Он ответил:

– Да, я хочу, и я буду у вас вокалистом.

И мы договорились, что созвонимся. Но в то время как раз организовывался „Автограф”, и Артур ушёл туда, потому что на тот момент „Автограф” был официальной и стабильной группой. Там всё было конкретно, а у нас рок-н-ролл продолжался, а настоящий рок-н-ролл – неконкретный и может изменяться каждую секунду».

Крустер: «В настоящем рок-н-ролле никакой стабильности быть не может».

Алик: «И тогда один мой приятель…»

Крустер: «Подожди, Алик! Мы, конечно, ищем вокалиста, но репетировать-то было негде, потому что со старой базы на Моспочтамте мы к тому времени должны были почему-то съехать. И наши друзья – Юра Камышников и Костя по кличке Пиночет – стали искать нам базу. Костя однажды позвонил и объявил:

– Я устраиваюсь работать сторожем на заброшенный мясокомбинат, и там ночами можно будет репетировать.

Этот мясокомбинат находился в Сетуни: стены заводские, колючей проволокой огороженные, а сзади него – крематорий и болото… Атмосфера там была такая, будто смотришь „Сталкер”: печи стоят с открытыми заслонками, а внутри – цепи и крюки, на которых мясные туши коптились…»

Алик: «Под ними – стоки кровяные, а на самих крюках – остатки мяса».

Крустер: «Мы привезли туда колонки, поставили в актовый зал аппаратуру и начали по ночам репетировать. Днём там показываться было не в кайф, потому что днём там ходили милицейские посты, а по ночам дежурили наши сторожа. И вот ночью вся наша аппаратура перевозилась на этот мясокомбинат на синих грузовиках, на боках которых было написано „Моспочта”. А трасса, которая шла мимо этого мясокомбината, была правительственной, по ней Брежнева возили на дачу. И что могли подумать люди, которые охраняли эту правительственную трассу? Что происходит на этом мясокомбинате? Что это за люди там ходят с футлярами, похожими на ружейные? И в итоге они начали за нами сечь и в конце концов решили, что на мясокомбинате собираются люди, чтобы совершить теракт против генерального секретаря. Они устроили облаву, но повязали не нас, а тех, кто разгружал аппаратуру.

А мы там просто репетировали, и многое сделали из нашей программы…

… Итак, мы искали вокалиста, и наш приятель авангардный художник Сергей Шутов, однажды приехав на этот флэт, сообщил:

– У меня есть одна девочка, которая поёт, как Роберт Плант.

– Нет, – ответил я. – Такого не может быть!

– А почему нет? – спросил Шутов. – Женский вокал – это же необычно!»

Алик: «А то, что необычно, для нас всегда было особенно ценно. Мы собрались и поехали к этой девочке: я, Андрей и Шутов».

Крустер: «По-моему, это она приехала к нам».

Алик: «Нет, это было уже потом».

Крустер: «Хм, значит, ты первый раз ездил к ней без меня».